Виктория Кинэвард
Рассказ «Чай со вкусом смерти»
Об авторе и рассказе
Виктория Кинэвард — поэт, писатель, художник, оккультист, мистик, философ, композитор, певица, актриса. Представитель русского символизма XXI века. Кинэвард родилась 8 мая 1995 года в Москве. По образованию — актриса музыкального театра, по призванию — поэт, писатель и художник.
Это одно из самых ранних произведений Кинэвард, которое было написано автором до студенческого периода. Сюжет разворачивается вокруг актрисы, которая служит в одном из московских театров в начале XX века. Рассказ является своеобразной притчей, которая напоминает читателю о том, что ничто не остается безнаказанным и иногда одна чашка чая может оказаться символом мести.
Рассказ входит в цикл «Театральные истории».
ЧАЙ СО ВКУСОМ СМЕРТИ
Репетиция пьесы под названием «Любовь» выдалась сложной для малоизвестной актрисы Гликерии Меркушевой.
В театре, где она выступала уже три года, всегда царила напряжённая атмосфера. Особенно в дни репетиций, когда актёры находились на грани нервного срыва, а режиссёр был готов убить всех за неправильно произнесенную фразу.
Но более всего доставалось Гликерии. С момента вступления в актёрскую труппу она не получила ни одной главной роли, не смотря на то, что талантами судьба одарила эту деву весьма щедро. Но режиссёр упорно не хотел замечать эти таланты или вернее замечал, но не желал видеть, иными словами — он завидовал. И не только режиссёр, а ещё актрисы и актёры. Да да! И актёры, ибо в основном, в театре нет мужчин, только их женственное подобие. Театр это такое место, где все мужчины как коварные женщины, а представители прекрасного пола — опасные кобры.
И если на таком собрании появляется талантливый человек, то его съедят заживо.
Зависть окружала Гликерию Меркушеву со всех сторон, словно стая шакалов. Она рада была бы уйти в другой театр, но там, увы, актрис так много как собак не резанных и всем роли подавай! Поэтому небольшой театрик на окраине столицы был единственным пристанищем для госпожи Меркушевой и иных неизвестных актеров, мнивших себя ярчайшими звёздами сцены.
Во время утренней репетиции Гликерия тихо плакала за кулисами, потому что режиссёр (он же автор пьесы) отвёл ей скромную роль горничной, которая говорит единственную фразу: «Ужин подан, дамы и господа!». После этого объявления она должна налить всем чай и отойти в сторону, встав у двери. Вот вся и роль. Ужас для одаренной актрисы! Полагаю, что нереализованный потенциал и забытый талант это настоящая трагедия.
Судьба музыкантов, актеров, певцов, художников, писателей и поэтов это самая трагичная из всех других судеб, ибо суровая бытовая жизнь невыносима для хрупких душ, которые живут одним искусством.
И что делать, когда не дают работать в мире искусства?..
После репетиции несчастная и уставшая Гликерия решила для себя, что надобно делать в таком случае…
В шесть часов вечера прозвенел первый звонок, оповещающий зрителей о том, что через несколько мгновений начнётся спектакль.
Люди постепенно занимают свои места…
Второй звонок.
Актёры встали за плотным красным занавесом, готовясь к первому акту…
Третий звонок.
Меркушева, выйдя из гримерной комнаты, направилась в сторону малого зала с реквизитом… Она что-то держала в дрожащих руках.. Это «что-то» было похоже на маленькую стеклянную бутылочку, размером с мизинец. А в бутылочке была мутная жидкость неизвестного происхождения.
Осторожно подойдя к деревянному столу, Гликерия аккуратно и неслышно приподняла крышку фарфорового чайника и… Вылила всё содержимое бутылочки в воду. Тотчас в воздухе послышался аромат горького миндаля и актриса быстро ретировалась.
Войдя в гримерную комнату, взволнованная Меркушева села перед большим круглым зеркалом и принялась приводить внешний вид в порядок.
В это время пожилая рыжеволосая гримёрша отдыхала от работы и занималась тем, что гадала на кофейной гуще. Когда она приподняла блюдце и посмотрела на керамическое дно, воскликнула:
— Вот не ожидала. Череп в чашке! Что-то нехорошее меня ждёт. Ой не к добру…
Красная помада легла неровно на губы Гликерии, потому что руки её тряслись мелкой безостановочный дрожью. Она смотрела в зеркало на своё бледное отражение и лихорадочно думала о своём поступке. Гримёрша обратила внимание на неаккуратный встревоженный вид актрисы и спросила:
— С тобой всё в порядке? Честно сказать, ты выглядишь ужасно! — эта работница театра всегда говорила актрисам только плохое, чтобы самоутвердиться.
— Конечно! — выпалила Меркушева в ответ, пытаясь говорить как можно спокойнее — Всё хорошо. Я весела и бодра! Я просто переживаю за свою роль.
Гримерша вдруг расхохоталась:
— Ха-ха! Милочка, а что здесь переживать? У тебя и роли то нет, так фразочка в конце. Вот и всё! Ну, право, смешно, деточка! Роль у неё! Нет у тебя роли. Не фантазируй. Ха-ха-ха! — Послышалось неприятное контральто.
Гликерия так смотрела исподлобья на гримёршу, будто пыталась уничтожить её этим взглядом, испепелить.
Актриса мысленно перебрала все оскорбления для гримерши и, успокоившись, затем сказала: — Пойдёмте, Дана Павловна, я вас чаем угощу, специально для своей «фразочки» приготовила, так сказать, для натуральности происходящего!
Простая, с деревенской душой, гримерша даже не обратила внимания на странный колкий взгляд Меркушевой и на подозрительно тихий голос, скрывающий какую-то страшную тайну.
— Ох, душенька, я как раз ещё не завтракала и не обедала! Живот болит. Гастрит! — доложила зачем-то гримерша, потирая руки.
В этот момент сардоническая улыбка появилась на лице Гликерии и она подумала — «Да… Пойдёмте, это будет самый лучший чай… Мгновенно избавляет от всех болезней…»
Они встали возле стола и актриса налила в чашку гримерши жидкость бордового цвета, с плавающими кусочками лимона.
— Необычный аромат какой-то! — заметила гримерша, почувствовав резкий запах миндаля. Но, не обращая на это внимания, припала толстыми губами к чашке. Сделав маленький глоток, она поморщилась и спросила актрису: — А ты чего не пьёшь?
Жуткая ухмылка исказила прежде миловидное лицо молодой актрисы: — Мне сейчас на сцену выходить.
Гримерша кивнула и принялась допивать горячий роковой напиток. А Меркушева, взяв поднос, медленными шагами направилась в зрительный зал…
В это время кожный покров гримерши приобрёл характерный розовый цвет, потом у неё возникло першение, металлический привкус, а вскоре начались сильные грудные боли. Затем нарушился дыхательный ритм, подступила тошнота и рыжая голова Даны Павловны закружилась.
Последнее, что видела гримёрша в своей жизни — полные боли, отчаяния и безумного торжества глаза актрисы, которая уходила в темный коридор, лихорадочно оборачиваясь…
«Что со мной…» — только и успела подумать гримерша, проваливаясь в чёрную бездну…
В это время уже прозвенел третий звонок и Гликерия быстро проникла в кулисы.
Оркестр грянул сороковую симфонию Моцарта и открывающийся занавес обнажил сцену и актеров в старинных барских одеждах.
Далее отыграли шестую картину с приходом гостей и Меркушева-горничная вышла с подносом. Словно ощущая себя во сне, она поставила его и медленно налила всем чай… Реплика будто застряла у неё в горле от внезапно нахлынувшего чувства страха.
«Что же я делаю?…» — вдруг лихорадочно подумала она, не обращая внимания на затянувшуюся тишину.
Актёр Дмитрий Лисичкин, исполнявший роль барина, ушёл в кулисы, дескать что-то забыл, а на самом деле он решил сказать крепкое словцо горе-горничной:
— Эй, ты! Слышишь? Меркушева! Ты там онемела или окаменела? Что за пауза? Говори про ужин!… Говори!… Бездарность… Чёрт побери… Ужин!… Ну?
Меркушева повернулась на шёпот в оцепенении, а Лисичкин покрутил ей у виска:
— Ну и дура!
Преодолев испуг, она резко посмотрела в зал, потом на гостей. И глубоко вздохнув, наконец-то торжественно сказала: — Ужин подан, дамы и господа! — гордо выпрямив спину, она отошла в сторону, внимательно наблюдая за актерами безумными сверкающими глазами.
Лисичкин вышел гоголем из-за кулис и приобщился к трапезе. Он произнёс свою заученную комичную речь, обращаясь к дамам и облокотился на стол.
Финальная сцена завершалась…
Первые три глотка напитка из чайника сделала Любовь Игнатьевна Матрёшкина, она же барыня и… Тут же схватилась за сердце, покраснела, закашлялась, пытаясь вдохнуть кислород и упала навзничь… Та же участь постигла Лисичкина и ещё нескольких актёров. В воздухе витал еле уловимый аромат миндаля.
Меркушева вздрогнула и уставила глаза в пол, а зрители недоуменно стали оглядываться, кидая вопросительные взоры друг на друга.
Режиссер же, с глазами как новоделы пробных 2 рублей 1722 года, нервно вытирал пот со лба.
— Дамы и господа… Что же вы… Куда же вы… Быть может гости устали и решили прилечь! — нервно хохотнул Иван Ротозеев, исполнявший роль лакея, делая вид, что всё идёт по сценарию: — Просыпайтесь, товарищи! Ох… Я имел ввиду дамы и господа! Что же с вами, голубчики…
Но когда он попытался «разбудить» их, махая платком и ответом была тишина, в зале тонкий женский голос вдруг крикнул: — Врача! Врача! Скорее!
— Что там? — гаркнул кто-то.
— Где? — раздался ещё голос.
— На сцене! — ответили молодые люди во втором ряду.
— Убили кого? — вытирая лоб платком предположил солидный господин в цилиндре.
— Да нет… Не убили! Что вы несёте! — ответила доротная дама в широкополой шляпе, к которой было приколото модное Эдвардианское дополнение — голубь.
— А почему они лежат тогда? — угрожающе ответил ей вопросом сидящий рядом серьёзный мужчина, на голове которого была красно-синяя фуражка с яркой звездой в центре.
— Это финал спектакля или актёры умерли? — слышались испуганные голоса с галёрки.
В зрительном зале поднялся шум.
— Вот тебе и сходили в театр! — с упреком сказал тучный гражданин в чёрном костюме и злобно посмотрел на свою худосочную жену, которая громко воскликнула: — Эдуард! Это же просто театр! Никто не умер.
Но через мгновение восклицающая дама поняла, что она чудовищно ошиблась. Актёры не двигались и с каждой новой секундой становилось ясно одно: в театре произошло настоящее убийство.
В это время, создательница кровавого спектакля Меркушева, стоя в глубине сцены, увидела людей в форме и белых халатах.
Она, очнувшись от оцепенения, хотела было дать деру, но внезапно тяжелая рука опустилась на её плечо и над ухом раздался хриплый баритон: — Документы предъявите, гражданочка!
Эпилог
Актриса Гликерия Меркушева вполне могла бы остаться незамеченной. Никто и никогда не догадался бы, что это она — хрупкая девушка, отравила синильной кислотой десять человек во время спектакля!
Но иногда обычная забывчивость и невнимательность могут привести к трагическим последствиям. Она забыла выбросить стеклянную ёмкость! Главная улика лежала в кармане костюма горничной, а на стеклянной поверхности можно было с лёгкостью увидеть её отпечатки пальцев.
Русские представители закона даже разбираться не стали — актрису немедленно повязали и увезли куда полагается.
— Да… — многозначительно произнёс судья во время заседания — До чего могут довести обстоятельства! Если долго причинять боль добрым людям, то в конце концов они превращаются в зверей, жестоко загнанных в угол, которые желают только одного — отомстить за свои страдания. Не доводите хорошего человека до слёз, ибо рискуете потом стать его жертвой.
А актриса Гликерия Меркушева, когда ей дали право высказаться в последний раз, произнесла свой финальный монолог:
— Самый опасный убийца человека не алкоголь, не болезнь, а отчаяние. Зависимость от греховных дел и напитков можно вылечить силой воли, от недуга можно избавиться лекарствами, но отчаяние и душевную боль ничем не умертвить. Подобно червям в яблоке, страдания, боль и страх пожирают все чувства и душу, оставляя внутри тела зловещую пустоту. И как обглоданное яблоко падает на землю, так и человек, истерзанный отчаянием, падает на дно озера или в круг жёсткой петли. Исцелить от душевной боли может только чувство любви. Если любви нет, то и жизни приходит конец. В моей судьбе ещё любви не было! Только одиночество, бесконечные слёзы, тоска и боль. Театр был моим домом, в котором мне не дали спокойно жить. Каждый день я слушала насмешки, упрёки и оскорбления. Мне хотелось стать великой актрисой! Я стремилась, играла, творила, жила! А мне душу ломали как доски старого здания. С треском рушились мои надежды. Как свечи таяли мои мечты, а горячие солёные слёзы как воск лились по моим щекам каждый день. И я поняла, что больше не могу терпеть унижения. Когда слишком долго причиняют боль, выход только один — месть.
Задумайтесь, уважаемые дамы и господа! Когда страдает порядочный человек это страшное горе. Когда страдает подлый человек это великое благо…
Что я могу сказать ещё в своё оправдание?
Прощение своих врагов равносильно любви к смерти. Как можно простить того, кто убивает тебя? Это ли не извращение души? — Меркушева вытерла слёзы, вздохнула и продолжила: — А что же я могу сказать о добрых людях? К добрым людям всегда относятся плохо, по той причине, что у светлого человека нет дурных мыслей и нет сил для того, чтобы дать сдачи. Добрые люди не переносят зло и когда жестокий мир врывается в их сердца, им остается принять решение — отомстить, вопреки своей духовной сути или умереть.
Этот кровавый спектакль, который вы лицезрели, господа присяжные, ещё одно напоминание о том, что нельзя доводить людей до греха. Думайте, прежде чем сказать!… Людская брань уродует чистый дух. Постоянные упреки и оскорбления способны превратить сердце в холодный бесчувственный камень, а душа становится тёмной пустой бездной, в которой нет ничего кроме чёрной тени, там всегда обитает мрак. В моей душе погасили жизненный огонь, убили добро и закопали его на кладбище надежд. Моя душа это пугающее дно кровавого моря, куда лучше никому и никогда не заплывать… Я сама боюсь этого дна, но в то же время мне нравится, что эта жуткая кровавая бездна находится внутри моего тела, где не видно этой бездны, но она есть. Я — лёд, чёрствый каменистый склеп и страшное чудовище. Всё. Уводите меня! Расстреливайте! Пуля в голове это лучше, чем бесконечная печаль в сердце.
Автор: Виктория Кинэвард
Виктория Кинэвард — поэт, писатель, художник, оккультист, мистик, философ, композитор, певица, актриса. Представитель русского символизма XXI века. Кинэвард родилась 8 мая 1995 года в Москве. По образованию — актриса музыкального театра, по призванию — поэт, писатель и художник.
Это одно из самых ранних произведений Кинэвард, которое было написано автором до студенческого периода. Сюжет разворачивается вокруг актрисы, которая служит в одном из московских театров в начале XX века. Рассказ является своеобразной притчей, которая напоминает читателю о том, что ничто не остается безнаказанным и иногда одна чашка чая может оказаться символом мести.
Рассказ входит в цикл «Театральные истории».
ЧАЙ СО ВКУСОМ СМЕРТИ
Репетиция пьесы под названием «Любовь» выдалась сложной для малоизвестной актрисы Гликерии Меркушевой.
В театре, где она выступала уже три года, всегда царила напряжённая атмосфера. Особенно в дни репетиций, когда актёры находились на грани нервного срыва, а режиссёр был готов убить всех за неправильно произнесенную фразу.
Но более всего доставалось Гликерии. С момента вступления в актёрскую труппу она не получила ни одной главной роли, не смотря на то, что талантами судьба одарила эту деву весьма щедро. Но режиссёр упорно не хотел замечать эти таланты или вернее замечал, но не желал видеть, иными словами — он завидовал. И не только режиссёр, а ещё актрисы и актёры. Да да! И актёры, ибо в основном, в театре нет мужчин, только их женственное подобие. Театр это такое место, где все мужчины как коварные женщины, а представители прекрасного пола — опасные кобры.
И если на таком собрании появляется талантливый человек, то его съедят заживо.
Зависть окружала Гликерию Меркушеву со всех сторон, словно стая шакалов. Она рада была бы уйти в другой театр, но там, увы, актрис так много как собак не резанных и всем роли подавай! Поэтому небольшой театрик на окраине столицы был единственным пристанищем для госпожи Меркушевой и иных неизвестных актеров, мнивших себя ярчайшими звёздами сцены.
Во время утренней репетиции Гликерия тихо плакала за кулисами, потому что режиссёр (он же автор пьесы) отвёл ей скромную роль горничной, которая говорит единственную фразу: «Ужин подан, дамы и господа!». После этого объявления она должна налить всем чай и отойти в сторону, встав у двери. Вот вся и роль. Ужас для одаренной актрисы! Полагаю, что нереализованный потенциал и забытый талант это настоящая трагедия.
Судьба музыкантов, актеров, певцов, художников, писателей и поэтов это самая трагичная из всех других судеб, ибо суровая бытовая жизнь невыносима для хрупких душ, которые живут одним искусством.
И что делать, когда не дают работать в мире искусства?..
После репетиции несчастная и уставшая Гликерия решила для себя, что надобно делать в таком случае…
В шесть часов вечера прозвенел первый звонок, оповещающий зрителей о том, что через несколько мгновений начнётся спектакль.
Люди постепенно занимают свои места…
Второй звонок.
Актёры встали за плотным красным занавесом, готовясь к первому акту…
Третий звонок.
Меркушева, выйдя из гримерной комнаты, направилась в сторону малого зала с реквизитом… Она что-то держала в дрожащих руках.. Это «что-то» было похоже на маленькую стеклянную бутылочку, размером с мизинец. А в бутылочке была мутная жидкость неизвестного происхождения.
Осторожно подойдя к деревянному столу, Гликерия аккуратно и неслышно приподняла крышку фарфорового чайника и… Вылила всё содержимое бутылочки в воду. Тотчас в воздухе послышался аромат горького миндаля и актриса быстро ретировалась.
Войдя в гримерную комнату, взволнованная Меркушева села перед большим круглым зеркалом и принялась приводить внешний вид в порядок.
В это время пожилая рыжеволосая гримёрша отдыхала от работы и занималась тем, что гадала на кофейной гуще. Когда она приподняла блюдце и посмотрела на керамическое дно, воскликнула:
— Вот не ожидала. Череп в чашке! Что-то нехорошее меня ждёт. Ой не к добру…
Красная помада легла неровно на губы Гликерии, потому что руки её тряслись мелкой безостановочный дрожью. Она смотрела в зеркало на своё бледное отражение и лихорадочно думала о своём поступке. Гримёрша обратила внимание на неаккуратный встревоженный вид актрисы и спросила:
— С тобой всё в порядке? Честно сказать, ты выглядишь ужасно! — эта работница театра всегда говорила актрисам только плохое, чтобы самоутвердиться.
— Конечно! — выпалила Меркушева в ответ, пытаясь говорить как можно спокойнее — Всё хорошо. Я весела и бодра! Я просто переживаю за свою роль.
Гримерша вдруг расхохоталась:
— Ха-ха! Милочка, а что здесь переживать? У тебя и роли то нет, так фразочка в конце. Вот и всё! Ну, право, смешно, деточка! Роль у неё! Нет у тебя роли. Не фантазируй. Ха-ха-ха! — Послышалось неприятное контральто.
Гликерия так смотрела исподлобья на гримёршу, будто пыталась уничтожить её этим взглядом, испепелить.
Актриса мысленно перебрала все оскорбления для гримерши и, успокоившись, затем сказала: — Пойдёмте, Дана Павловна, я вас чаем угощу, специально для своей «фразочки» приготовила, так сказать, для натуральности происходящего!
Простая, с деревенской душой, гримерша даже не обратила внимания на странный колкий взгляд Меркушевой и на подозрительно тихий голос, скрывающий какую-то страшную тайну.
— Ох, душенька, я как раз ещё не завтракала и не обедала! Живот болит. Гастрит! — доложила зачем-то гримерша, потирая руки.
В этот момент сардоническая улыбка появилась на лице Гликерии и она подумала — «Да… Пойдёмте, это будет самый лучший чай… Мгновенно избавляет от всех болезней…»
Они встали возле стола и актриса налила в чашку гримерши жидкость бордового цвета, с плавающими кусочками лимона.
— Необычный аромат какой-то! — заметила гримерша, почувствовав резкий запах миндаля. Но, не обращая на это внимания, припала толстыми губами к чашке. Сделав маленький глоток, она поморщилась и спросила актрису: — А ты чего не пьёшь?
Жуткая ухмылка исказила прежде миловидное лицо молодой актрисы: — Мне сейчас на сцену выходить.
Гримерша кивнула и принялась допивать горячий роковой напиток. А Меркушева, взяв поднос, медленными шагами направилась в зрительный зал…
В это время кожный покров гримерши приобрёл характерный розовый цвет, потом у неё возникло першение, металлический привкус, а вскоре начались сильные грудные боли. Затем нарушился дыхательный ритм, подступила тошнота и рыжая голова Даны Павловны закружилась.
Последнее, что видела гримёрша в своей жизни — полные боли, отчаяния и безумного торжества глаза актрисы, которая уходила в темный коридор, лихорадочно оборачиваясь…
«Что со мной…» — только и успела подумать гримерша, проваливаясь в чёрную бездну…
В это время уже прозвенел третий звонок и Гликерия быстро проникла в кулисы.
Оркестр грянул сороковую симфонию Моцарта и открывающийся занавес обнажил сцену и актеров в старинных барских одеждах.
Далее отыграли шестую картину с приходом гостей и Меркушева-горничная вышла с подносом. Словно ощущая себя во сне, она поставила его и медленно налила всем чай… Реплика будто застряла у неё в горле от внезапно нахлынувшего чувства страха.
«Что же я делаю?…» — вдруг лихорадочно подумала она, не обращая внимания на затянувшуюся тишину.
Актёр Дмитрий Лисичкин, исполнявший роль барина, ушёл в кулисы, дескать что-то забыл, а на самом деле он решил сказать крепкое словцо горе-горничной:
— Эй, ты! Слышишь? Меркушева! Ты там онемела или окаменела? Что за пауза? Говори про ужин!… Говори!… Бездарность… Чёрт побери… Ужин!… Ну?
Меркушева повернулась на шёпот в оцепенении, а Лисичкин покрутил ей у виска:
— Ну и дура!
Преодолев испуг, она резко посмотрела в зал, потом на гостей. И глубоко вздохнув, наконец-то торжественно сказала: — Ужин подан, дамы и господа! — гордо выпрямив спину, она отошла в сторону, внимательно наблюдая за актерами безумными сверкающими глазами.
Лисичкин вышел гоголем из-за кулис и приобщился к трапезе. Он произнёс свою заученную комичную речь, обращаясь к дамам и облокотился на стол.
Финальная сцена завершалась…
Первые три глотка напитка из чайника сделала Любовь Игнатьевна Матрёшкина, она же барыня и… Тут же схватилась за сердце, покраснела, закашлялась, пытаясь вдохнуть кислород и упала навзничь… Та же участь постигла Лисичкина и ещё нескольких актёров. В воздухе витал еле уловимый аромат миндаля.
Меркушева вздрогнула и уставила глаза в пол, а зрители недоуменно стали оглядываться, кидая вопросительные взоры друг на друга.
Режиссер же, с глазами как новоделы пробных 2 рублей 1722 года, нервно вытирал пот со лба.
— Дамы и господа… Что же вы… Куда же вы… Быть может гости устали и решили прилечь! — нервно хохотнул Иван Ротозеев, исполнявший роль лакея, делая вид, что всё идёт по сценарию: — Просыпайтесь, товарищи! Ох… Я имел ввиду дамы и господа! Что же с вами, голубчики…
Но когда он попытался «разбудить» их, махая платком и ответом была тишина, в зале тонкий женский голос вдруг крикнул: — Врача! Врача! Скорее!
— Что там? — гаркнул кто-то.
— Где? — раздался ещё голос.
— На сцене! — ответили молодые люди во втором ряду.
— Убили кого? — вытирая лоб платком предположил солидный господин в цилиндре.
— Да нет… Не убили! Что вы несёте! — ответила доротная дама в широкополой шляпе, к которой было приколото модное Эдвардианское дополнение — голубь.
— А почему они лежат тогда? — угрожающе ответил ей вопросом сидящий рядом серьёзный мужчина, на голове которого была красно-синяя фуражка с яркой звездой в центре.
— Это финал спектакля или актёры умерли? — слышались испуганные голоса с галёрки.
В зрительном зале поднялся шум.
— Вот тебе и сходили в театр! — с упреком сказал тучный гражданин в чёрном костюме и злобно посмотрел на свою худосочную жену, которая громко воскликнула: — Эдуард! Это же просто театр! Никто не умер.
Но через мгновение восклицающая дама поняла, что она чудовищно ошиблась. Актёры не двигались и с каждой новой секундой становилось ясно одно: в театре произошло настоящее убийство.
В это время, создательница кровавого спектакля Меркушева, стоя в глубине сцены, увидела людей в форме и белых халатах.
Она, очнувшись от оцепенения, хотела было дать деру, но внезапно тяжелая рука опустилась на её плечо и над ухом раздался хриплый баритон: — Документы предъявите, гражданочка!
Эпилог
Актриса Гликерия Меркушева вполне могла бы остаться незамеченной. Никто и никогда не догадался бы, что это она — хрупкая девушка, отравила синильной кислотой десять человек во время спектакля!
Но иногда обычная забывчивость и невнимательность могут привести к трагическим последствиям. Она забыла выбросить стеклянную ёмкость! Главная улика лежала в кармане костюма горничной, а на стеклянной поверхности можно было с лёгкостью увидеть её отпечатки пальцев.
Русские представители закона даже разбираться не стали — актрису немедленно повязали и увезли куда полагается.
— Да… — многозначительно произнёс судья во время заседания — До чего могут довести обстоятельства! Если долго причинять боль добрым людям, то в конце концов они превращаются в зверей, жестоко загнанных в угол, которые желают только одного — отомстить за свои страдания. Не доводите хорошего человека до слёз, ибо рискуете потом стать его жертвой.
А актриса Гликерия Меркушева, когда ей дали право высказаться в последний раз, произнесла свой финальный монолог:
— Самый опасный убийца человека не алкоголь, не болезнь, а отчаяние. Зависимость от греховных дел и напитков можно вылечить силой воли, от недуга можно избавиться лекарствами, но отчаяние и душевную боль ничем не умертвить. Подобно червям в яблоке, страдания, боль и страх пожирают все чувства и душу, оставляя внутри тела зловещую пустоту. И как обглоданное яблоко падает на землю, так и человек, истерзанный отчаянием, падает на дно озера или в круг жёсткой петли. Исцелить от душевной боли может только чувство любви. Если любви нет, то и жизни приходит конец. В моей судьбе ещё любви не было! Только одиночество, бесконечные слёзы, тоска и боль. Театр был моим домом, в котором мне не дали спокойно жить. Каждый день я слушала насмешки, упрёки и оскорбления. Мне хотелось стать великой актрисой! Я стремилась, играла, творила, жила! А мне душу ломали как доски старого здания. С треском рушились мои надежды. Как свечи таяли мои мечты, а горячие солёные слёзы как воск лились по моим щекам каждый день. И я поняла, что больше не могу терпеть унижения. Когда слишком долго причиняют боль, выход только один — месть.
Задумайтесь, уважаемые дамы и господа! Когда страдает порядочный человек это страшное горе. Когда страдает подлый человек это великое благо…
Что я могу сказать ещё в своё оправдание?
Прощение своих врагов равносильно любви к смерти. Как можно простить того, кто убивает тебя? Это ли не извращение души? — Меркушева вытерла слёзы, вздохнула и продолжила: — А что же я могу сказать о добрых людях? К добрым людям всегда относятся плохо, по той причине, что у светлого человека нет дурных мыслей и нет сил для того, чтобы дать сдачи. Добрые люди не переносят зло и когда жестокий мир врывается в их сердца, им остается принять решение — отомстить, вопреки своей духовной сути или умереть.
Этот кровавый спектакль, который вы лицезрели, господа присяжные, ещё одно напоминание о том, что нельзя доводить людей до греха. Думайте, прежде чем сказать!… Людская брань уродует чистый дух. Постоянные упреки и оскорбления способны превратить сердце в холодный бесчувственный камень, а душа становится тёмной пустой бездной, в которой нет ничего кроме чёрной тени, там всегда обитает мрак. В моей душе погасили жизненный огонь, убили добро и закопали его на кладбище надежд. Моя душа это пугающее дно кровавого моря, куда лучше никому и никогда не заплывать… Я сама боюсь этого дна, но в то же время мне нравится, что эта жуткая кровавая бездна находится внутри моего тела, где не видно этой бездны, но она есть. Я — лёд, чёрствый каменистый склеп и страшное чудовище. Всё. Уводите меня! Расстреливайте! Пуля в голове это лучше, чем бесконечная печаль в сердце.
Автор: Виктория Кинэвард
